По мотивам текстов Михаила Сухотина
Публикации, до сих пор немногочисленные, не дают возможности компетентно судить обо всех творческих линиях и генеральных разработках Михаила Сухотина, но всё же какие-то выводы допустимы. То, о чём мы собираемся сказать, основано на впечатлении - от нескольких опубликованных, прочитанных текстов и от нескольких услышанных в авторской читке - на впечатлении, показавшемся убедительным и достаточным.
Законный сын отечественного концептуализма - внук Вс. Некрасова, племянник Льва Рубинштейна и Дмитрия Пригова, не седьмая, а, скажем, третья вода с отчётливым привкусом Владимира Сорокина - Михаил Сухотин, несмотря на прослеживаемые гениалогические связи, автор в высшей степени самостоятельный и оригинальный. Единственный из всего концептуализма, направивший усилия на разработку современного восприятия поэтической речи, обративший внимание на то, что мы назовём - п а с с и в н о е а у д и р о в а н и е, и развивший этот эффект в выразительный текстовой приём.
А.С. Пушкин ещё мог (вместе с сочувствующим читателем) беззаботно смеяться над исхоженностью эстетических и сопряжённых с ними семантических полей: читатель ждёт уж рифмы "роза"; после Пушкина над злосчастным растением столько смеялись, что цветок, вместе со смехом, завял на корню.
В поэзии всё известно и практически всё предопределено (не только по вине склонных к диктату и волеподавлению размера и рифмы): общекультурный контекст распахан вдоль и поперёк; его мельчайший локус прежставляет, как правило, грандиознейшую банальность; маршруты исхожены, пути известны наизусть, как дорога от А до Я, не иключая, казалось бы, заповедные тропинки; энергично произнесённое буквосочетание -ЁКЛМН! - указывает нужное направление с точностью морского компаса. Путник не собъётся с дороги.
Попка-дурак, рождённый, чтобы повторять, повторять, повторять, - это поэт сегодня. Филомела!
Слушатель - аудио-реципиент - воспринимает фразу с полуфразы; идеальное предложение (как-никак выражает законченную мысль) для него - неполное предложение.
Метонимия стала широкоупотребляемой и общепринятой, при это не в пользу выразительности.
Кто скажет: по радио передавали музыку Баха?
Изъясняются кратко: по радио передавали Баха, - ничуть не смущаясь тем, что Бах хоть и покойник, но тоже человек; и потом, как его переправляют по радио? На объяснения рассчитывать не приходится, сложности никого не волнуют. Это правильно.
Став метонимичным, по-особому лаконичным, язык потерял способность к всеохватности. Деградировал.
Другая специфическая черта - неуклонное увеличение словаря за счёт синонимов и терминов с неустоявшимися значениями и репутацией. Лишь на первый взгляд они дублируют словосмыслы первого ряда, фактически же они а) дискредитируют и вытесняют первый ряд и б) готовятся занять его место, определив иные сущности и смыслы.
Всеми чтимый, но никем, как водится, не читаемый мыслитель вдумчиво писал: "Человек не был бы человеком, если бы ему было отказано в том, чтобы говорить - непрестанно, всеохватно, обо всём, в многообразных разновидностях и большей частью в невысказанном "это есть то". Поскольку обеспечивает всё подобное язык, сущность человека покоится в языке".
Учитывая деградацию языка и назревающую смену словаря, неплохо бы прикинуть: какую смену сущностей готовит день грядущий?
Тексты Сухотина моделируют тесноту, суетность и обречённость речевого, культурного (поэтического) пространства; трение сыслов, спорадические вспышки ассоциаций, коротко сжигающие скудные останки когда-то живой, самостоятельной речи. Версификационное мастерство автора безгранично. К радости филолуха, немерянные метры стиха.
"Мы говорим на меня уставлен сумрак ночи//подразумеваем московская интеллигенция Скрябин и Рубинштейн//мы говорим тысяча биноклей на оси//подразумеваем новая энергия Шекспир Гёте Союз Писателей//мы говорим если только можно Авве Отче//подразумеваем Нобелевская премия письмо Хрущёву безысходность//мы говорим эту чашу мимо пронеси//подразумевая Переделкино смерть гроза".
Да, "мы", вообще, ребята хоть куда - способны много сказать, многое подразумевая, с удивительным постоянством оставаясь при своих: уме, догадливости, остроумии. При своих - вне остального. Вне: поэзии, сущности. Вне. Где это "вне"?
там, где текст замещает красоту, а тотальный дискурс онтологию, там, где находимся мы, а с нами и остальные. Молча присоединившиеся. А кто не с нами... А кто не с нами? Эй, кто-о не с на-а-ми?!! Отзовись! Вроде все здесь дома, у всех все дома; сбежались, теснота!
Каким-то образом текстовые конструкции Сухотина не только обрисовывают актуальное проблемное пространство, но и характеризуют его как "вне-пространство", как место "вне-онтологии, вне-бытия, вне-судьбы. Каким-то образом...
"Мы говорим выхожу один я на дорогу//подразумевая семейный разлад Тарханы бабушка//мы говорим сквозь туман кремнистый путь блестит//подразумеваем вызов "свету" кавказская ссылка болезненная мнительность.
Мы говорим ночь тиха пустыня внемлет Богу//подразумевая силы необъятные приезд друга уязвлённое честолюбие//мы говорим и звезда с звездою говорит//подразумевая дуэль смерть гроза//.
Мы говорим всё темней темнее над землёй//подразумеваем дипломатическая миссия в Турине непринуждённое остроумие".
Мы говорим: поэзия - подразумеваем: литературоведение, наука; мы говорим: литературоведение - подразумеваем: прости-прощай, парус одинокий в тумане моря голубом; мы говорим: наука - подразумеваем: ни черта-то ты не знаешь проклятый двоечник; мы говорим: жизнь - подразумеваем: может быть. Мы говорим. Пока.
Если прежде человек был "выдвинут в Ничто", то теперь положение радикально переменилось - находясь "в Ничто", человек, иключительно в силу неотбившейся привычки, считает себя и окружающее прежними; сбивается со счёта, смущается, возмущается обстоятельствами, их обманчивостью и сам пытается обстоятельства обмануть. Безуспешно.
в отсутствии настоящего и будущего единственная оставшаяся ценность - прошлое.
Первая книга Михаила Сухотина, только что вышедшая в издательстве "Даблус", называется "Великаны", подзаголовок - "героические рассказы"; корпус текстов расположен на 25 иллюстрированных четырёх страничных буклетах (иллюстрации Л. Тишкова, оформление И. Бурого), каждый буклет представляет оригинальную тему, сюжет советской истории. В героический ареопаг вошли: И.В. Мичурин, Ю.А. Гагарин, Зоя Космодемьянская, А. Карпов и Г.Каспаров, Василь Иванович Чапаев, Валерий Чкалов, Белка и Стрелка, в один сюжет вместились 26 бакинских комиссаров - герои событий, фольклора, идеологии, пропаганды, детских игр, спектаклей, кинофильмов, анекдотов, песен, мемуаров.
Противоречия синтезируются в миф, сознание живо мифом. Невозможно определить, какая сторона мифологии детерминирована, какая свободна. Герои - особый народ, их связь с со-бытием безусловна и обусловлена; герои - первоочередники эпохи, её любимцы, жертвы, подельники и ответчики. С героев спрашивают за эпоху. Они отвечают.
Набор Великанов был бы неполным без классической троицы: без американца, англичанина, русского - собравшихся потолковать о том, о чём и следует говорить и беспокоиться:
"Раз поспорили в Ялте американец//англичанин и русский протоиранец// о конкретном начале начал: с чего же// начинается родина в самом деле?//Все мы вышли из гоголевской шинели//но шинель ведь откуда-то вышла тоже...
Мир делил американец на злак и плевел//на животных и людей на дрова и мебель.//Там в шкафу времён народного ополчения//он источник всякой родины обнаружил//в виде шапки закрывающей лоб и уши//со звездой стратегического значенья.
Англичанин вывел родину из тумана//вынул счёты из внутреннего кармана//и извлёк из неё корень всего живого// в качестве весенней скворца запевки//отчего все каракатицы и креветки//окопались у прибоя берегового.
только русскиий ничего не делил не мерил//но в святую простоту свою слепо верил//и поэтому он сразу же догадался://родина начинается на кровати//с родинки на правом плече у Кати//за которой ещё не пришли Двенадцать."...
Что дальше? Дальше: из родинки выскочили "два соц-артиста дезертира" - Комар и Меламид и принялись сочинять вышеприведённую историю. Меламид на прощание зачитал из книги Бытия. Сухотин приводит транскрибированный текст. (Быт.1.1-3).
Не уверенные в могуществе текста имеют возможность убедиться и увериться: в нём, в необратимости времени и в массе других симпатичных мелочей, в которых, впрочем, никто никогда не сомневался.
Героев спрашивают, а они ржут и рассказывают анекдоты. Такая вышла история. Какой с неё спрос? Смеясь, хохоча, человечество расстаётся с прошлым. Навсегда.
